Двойная бездна - Страница 125

125

— Делай что знаешь, — сказал Оленев, превозмогая боль. — Никого не зови. Если будет операция, дашь наркоз сам. Пусть оперирует Чумаков.

— Ты прямо как на смертном одре. Еще завещание напиши. Так мы тебе и дадим помереть, жди-дожидайся. И не таких видали. Камешек заклинило в желчном пузыре. Мы его оттуда живо вытащим… Готовься к пыткам, тихуша. Сейчас узнаешь, каково твоим больным-то приходилось…

Мыли желудок, капали в вену, вводили лекарства, боль то отступала, то вновь начинала раздирать живот, заходил хмурый Чумаков, ощупывал и осматривал, качал головой.

— Что за больница, — ворчал он беззлобно, — чудик на чудике. Ничего, Юрка, пробьемся. Заштопаю так, что будешь как новенький.

Опять каталка, лифт, операционная, знакомые лица сестер и хирургов, было стыдно лежать в наготе перед ними, но Веселов уже давал распоряжения анестезистам, кружилась голова, Юра услышал звон весенней, капели в ушах биение своего сердца, потолок потемнел, превратился на миг в звездное небо, потом погас, и пришла темнота.

Он прикоснулся руками к холодной поверхности зеркала в тяжелой бронзовой раме, прильнул всем телом к стеклу, оно поддалось, и он шагнул, и оказался на берегу реки своего далекого детства. Позванивала река на перекатах, перемывала разноцветную гальку, цветы чистотела глянцево светились в густой траве, запах мяты и чабреца плыл в нагретом воздухе. Он словно бы видел себя со стороны и в то же время сознавал, что именно он, тринадцатилетний Юра, смотрит на все это, детскими пытливыми глазами. Карманы его штанов оттопыривались, набитые камнями и причудливыми корешками, мир, окружающий его, был светел и юн. Он шел вдоль берега, выискивая красивые камешки. В воде они казались удивительно красивыми, радужными, а высохнув, тускнели и прятали свои краски под мутной пленкой.

Он чуть не наступил ногой на маленький камешек, необычный своей формой. В первый миг ему показалось, что это очищенное ядро грецкого ореха, но, подняв и внимательнее рассмотрев, увидел, что это просто розовый камень, изборожденный симметричными извилинами. Одна из них, самая глубокая, делила камень на две равные части.

— Интересно, — сказал он вслух. — Что же это такое? Минерал? Окаменелость? Надо покопаться в справочниках.

— Я тебе покопаюсь, — услышал он тоненький голос, исходящий из камня, как голос Буратино из полена. — Сколько можно?

Юра чуть не выронил камешек и вдруг Все вспомнил… Всю свою жизнь до того дня, когда на машине «Скорой помощи» его привезли в больницу и уложили на операционный стол.

Он крепко зажал камень в ладошке и спросил:

— Пинаться будешь, Ванюшка?

— В зависимости от контекста, — сказал Философский Камень, щекоча ложноножками ладонь. — Разожми руку, вундеркинд задрипанный!

Юра разжал пальцы, и Ван Чхидра Асим, проскользнув амебой по руке, мягко спланировал на берег, распустив псевдокрылья. Оправившись от недолгого полета, он приобрел Торжественную форму и изрек менторским тоном:

— Ну вот и все, Юрий Петрович Оленев. Все. Договор исполнен. Пришла полнота времени. Ныне отпускаю.

— Как? — не понял Юра. — Разве я нашел твою потерю?

— То ли да, то ли нет, — вздохнул Ванюшка. — Должно быть, опять тупиковый ход. Но я рассчитал правильно. Ты и твои близкие сделали все, чтобы найти моего братика. Один вопрос: мой ли это брат? Но это уже мои личные проблемы. Придется искать заново… Но как похож! Близнец, да и только!

— Где же он? — недоуменно спросил Оленев. — Откуда он взялся? Я его не находил. Может быть, его нашла дочь? Жена? Отец? Кто?

— Все вы, — сказал Ванюшка. — Неужели не понятно? Все были Искателями, все, как собаки, рыскали всюду, а ты шел впереди, обнюхивал все следы подряд, пробовал на вкус, вспугивал дичь, замирал в стойке, раздувал ноздри, шевелил ушами, вытягивал хвост, сучил лапами, распахивал глаза и выращивал, выращивал моего братца… И тут пришел час икс, все параллельные линии, которыми вы шли, сошлись в одной точке, кулинарное искусство дочки, пряности жены, диагноз тещи, мел в руках отца и так далее, без конца. Известняк!

Ванюшка раздался вширь и ввысь, очеловечился и превратился в того самого дедушку, что жил у Чумакова: строгий черный костюм, белая манишка, хмурый взгляд из-под седых косматых бровей. В раскрытой ладони он держал бугристый, белесоватый с розовым оттенком камешек — маленькую копию обнаженного человеческого мозга.

— Это он, — печально сказал Ван Чхидра Асим. — Он самый. Камень, извлеченный из твоего желчного пузыря — редчайшая разновидность подобных камней. Известковый. Я искал тайну сотворения Вселенной, но нашел лишь одну из тайн сотворения жизни на Земле. Это он не давал тебе покоя, рос, как младенец в утробе, и мой брат Чумаков извлек его на свет…

— Странно, — перебил Юра, — даже глупо. Перелопачивать пространство, завихрять время, обладать способностями делать все из всего, сводить с ума стольких людей, походя совершить переворот в медицине и… пошлейший камень в глупейшем желчном пузыре! Это же курам на смех! Философский Камень в желчном пузыре!

— И курам тоже. И тебе — петуху. Я же говорил, что жемчужные зерна могут встретиться в навозной куче с некоторой долей вероятности, пусть и ничтожно малой.

— Разве что в басне или в сказке… Нет, сплошная чушь.

— Твоя дочка искала и в сказках. Ничто не случайно, Юрик. Все века своей квазижизни я искал истину, каждый раз находил ее и тут же терял, ибо смысл ее заключается в том, чтобы никогда не попадать в руки. Этот камень обладает невероятными свойствами, он почти что Философский, и его может создать только человек ценой своей собственной крови, а то и жизни. Впрочем, ты будешь жить. Договор я расторгаю, и перед тобой две возможности, две ветви времени: остаться тринадцатилетним пацаном, пройти мимо меня и прожить свою жизнь иначе, или проснуться в больнице после операции, запомнив почти все, что было с тобой в этой жизни, но утратив память обо мне и бесчисленные знания, приобретенные тобой за двадцать лет с моей помощью.

125