Двойная бездна - Страница 148

148

К началу зимы он Заболел. Редко посещали его болезни, несокрушимое здоровье не могли пока подорвать ни модная гиподинамия, ни зловредный никотин. Но против! нового свежеиспеченного штамма гриппа он оказался бессилен. Сначала слегли сын и жена, он терпеливо ухаживал! за ними, ну а потом пришла его очередь. Как многие редко болеющие люди, он сразу свалился с температурой. От гриппа лекарств не было, приходилось уповать на время и на свой организм, о котором он как врач знал гораздо меньше почитателя журнала «Здоровье». Непредсказуемость в медицине — почти закон, любой прогноз заведомо ложен, и вместо положенных пяти дней уже пошел десятый.

Он старался не раскисать при жене, но когда она уходила на работу, расслаблялся, позволял душе бесформенно растечься по закоулкам тела и вверялся боли, тошноте и слабости. Болела голова, ломило суставы, пошатывало при ходьбе, но он героически не принимал никаких снадобий, кроме универсального аспирина и малины с чаем. Как многие врачи, он не признавал лекарств для личного пользования и презирал фармакологическое насилие над психикой. Он слишком хорошо знал цену всему этому и предпочитал перебарывать болезнь собственными силами, все еще казавшимися неисчерпаемыми. Уже несколько дней мучила бессонница, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не принять сильное снотворное, уцелевшее со времен тяжкой болезни матери, ибо в последние ее дни боль и неприкаянность души, готовой уйти за пределы тела, вынуждали прибегать к глубокому бесчувственному сну.

Лежа на диване, запахнувшись в халат и накрывшись одеялом, он торопил время, но оно разжижалось, тянулось бесконечно, нельзя было перешагнуть через него привычной спячкой, и, самое печальное — прекратились сеансы билокации. Напрасно он пытался уйти в сильное и здоровое тело медведя, сладко сопящего в берлоге, бессильно тщился хоть на время освободиться от тягот болезни, взлетев в серое небо на потрепанных вороньих крыльях, — дар словно заснул или просто покинул его, так и не раскрыв своей тайны. Это угнетало, но даже сам над собой он умудрился подсмеиваться и придумывал для болезни разные потешные названия, и дразнил ее, и вызывал на драку, как соперника на танцплощадке: «Выйдем, а?..»

Что-то и в самом деле выходило из него, но не болезнь, не отчаяние; временами он ощущал, как короткая, пульсирующая боль зарождалась в глубине, под теменем, и стремительной ниточкой пронзала голову. Еще более тягостными казались начавшиеся исподволь галлюцинации. Давно привыкший к билокации, он не слишком удивился, когда однажды ночью, лежа в темноте с закрытыми глазами и тщетно стараясь заснуть, вдруг увидел мелькнувшую картинку: яркое, объемное отражение светлого летнего леса в темном озере. Мелькнула и пропала. И снова, уже замедленно, рождаясь из темноты, выплыла и набрала цвет еще одна — полупрозрачные фигуры людей на берегу синей реки. И шепоток, и бормотанье, попискиванье и пощелкиванье, словно бессонный радиолюбитель шарил в эфире. Температура приближалась к сорока. Он позволил себе четыре таблетки аспирина, зачерпнул малины и меда, покосился на шкафчик, где хранилось снотворное, и сдержался со вздохом. Есть не хотелось, курить он не мог, не читалось и не думалось даже. Жаловаться жене было бесполезно, от ее искреннего сочувствия болезнь не убывала. Посидев на кухне и бездумно пересчитывая редкие звездыза окном, он так и не мог отрешиться от мысли, что, возможно, начинается энцефалит или уж по меньшей мере — тяжкое отравление мозга токсинами гриппа.

Ни то ни другое его не устраивало, он снова поплелся к дивану, забрался под одеяло, но только закрыл глаза, как на расстоянии вытянутой руки всплыли яркие, как мультики, кадры — неестественно красные цветы с махровыми лепестками, большие жуки с синим отливом, ползущие по; ним, и снова — прозрачное женское лицо, за которым угадывались склоненные ветви. «Ты, ты, ты…», — зашелестел тихий голосок. «Не я, не я, не я», — бессильно отшутился Веселов и открыл глаза.

Должно быть, он так и заснул с открытыми глазами, потому что утром его сильно встряхнула Оксана. «Господи! — сказала она испуганно. — Я думала, ты умер…» — «Дождешься! Как же! — огрызнулся он. — Заснуть-то не дадут, не то что помереть…»

Днем, при тусклом солнечном свете галлюцинации отступали, но ночью нарастала их длительность, яркость, они обретали звуки и чуть ли не запахи. Незнакомые люди, полупрозрачные, как рыбьи мальки, скользили под странными деревьями; впрочем, многое было знакомым, хотя это не походило ни на один земной пейзаж.

Но как ни странно, самочувствие его улучшалось, снизилась температура, уменьшились боли и лишь изредка пульсирующая стрелка пронизывала голову. Он притерпелся к этому, и ему даже стало нравиться разглядывать диковинные картинки. Он успокаивал себя, мол, билокация на время вытеснилась чем-то иным, пока непривычным, но не страшным.

На тринадцатую ночь что-то сдвинулось в нем. Он явственно ощутил, как кто-то или что-то проникает со стороны затылка внутрь головы. Будто невидимый зубной врач хладнокровно направил сверло бормашины в ямку между черепом и позвонком. Он не сдержался и вскрикнул. «Что? — спросила спросонья Оксана. — Тебе больно?» — «Спи, — сказал он тихо. — Зуб стрельнул». — «Прими лекарство», — пробормотала она. Он не хотел мешать ей, но не было сил, чтобы встать и уйти. Сжал зубы, второй удар был мягче, а потом что-то теплое, сильное обхватило голову, сжало ее бережно и потекло внутрь.

«Я здесь, — четко произнес чей-то голос изнутри. — Не бойся. Я — свой». — «Кто ты?» — мысленно спросил Веселов и был услышан. «Я здесь, — повторил голос. — Я — друг».

148