Двойная бездна - Страница 154

154

В зените сферы распахнулся незримый канал, Веселов устремился в него, как воздушный шарик, влекомый сквозняком, на миг ощутил слепящую боль: это лопнул временной Барьер, а потом уже ничего не видел, осознавая лишь себя в виде стремительного пунктира, летящего к цели. Да, пунктира, потому что он словно бы прочерчивал пространство ритмичными всплесками — ощущение полета, краткий период невесомости, снова безудержный, не зависящий от его воли полет…

«Я здесь», — спокойно и покорно произнес голос. «И я здесь, — ответил он. — Здравствуй, сестра».

Он снова обрел зрение и увидел, что погружен в ночь, как косточка в мякоть сливы. Рядом было тепло человеческого спящего тела, он перестал ощущать себя и безболезненно соприкоснулся с ним, сливаясь воедино. Он знал, где таится уязвимое место, и, свившись в тонкий жгут, вошел и ямку между черепом и позвонком шеи. Невидимое в темноте тело вздрогнуло.

«Больно, — пожаловался женский голос. — Не делай больно». — «Сейчас перестанет, — успокоил он. — Я — друг. Мы долго искали тебя. Почему ты скрывалась?» — «Кто ты?

Назови свое имя». — «У меня много имен. Ты должна пойти со мной». — «Кто ты? Куда мне идти?» — спрашивал женский голос, и он понял, что девушка проснулась и теперь лежит с открытыми глазами, всматриваясь в темноту. Он нарисовал перед ее глазами яркую картину: берег светлой реки, махровые цветы, медлительные шмели, зависшие в воздухе, полупрозрачные фигуры людей с улыбками на лицах.

— Я заболела, — печально сказала девушка вслух, перевернулась на другой бок и пошарила рукой, ища выключатель лампы. — Я больна, — повторила она, включая яркий слепящий свет.

Тогда он, вопреки этому свету, сделал так, что она увидела посреди комнаты мужское лицо, немного похожее на него самого. «Юля, — произнес он нежно и твердо, шевеля чужими губами. — Нас мало. Мы любим тебя. Ты нужна нам. Пойдем со мной, мы так долго тебя искали. Ты такая же, как мы. Особая, избранная. Нас никто не любит, но мы лучше всех. Ты должна вернуться на родину…»

— Куда, куда? — переспросила девушка, не то озадаченно, не то насмешливо.

Но все же села на кровати и поправила ночную рубашку, и убрала спутанную прядь со лба, и придала лицу выражение кротости и вызова одновременно — извечный женский рефлекс при виде мужчины, от которого нужно и защищаться, и которого нужно завоевать, если удастся…

«Здесь все лучше, чем у вас, — произнес он, и видение лица шевельнулось в такт его словам. — Здесь прозрачные реки, чистые леса, здесь небо выше, здесь никогда не слышишь слов — война, вражда, ненависть. Здесь лишь всеобщая любовь, покой, блаженство, пение птиц и журчание ручьев…»

— Арбузы- слаще, горизонт дальше, люди добрее, — в тон ему продолжала девушка. — В детство, что ли, вернуться?

Той частью памяти, что осталась ему от былого Веселова, он вспомнил первый разговор с тем, кто пришел к нему в ночь похищения и запоздало удивился: слова, казавшиеся своими, свободно выбранными, повторялись, словно записанные на пленку. Но иллюзия свободы выбора была настолько достоверной, что он, изменяя по своей прихоти мужское лицо посреди комнаты, нечаянно (?) придал ему те черты, взглянув на которые, девушка вздрогнула и потянула на себя простыню.

«Это я, — произнес он глухим голосом призрака. — Я давно жду тебя. Там наша родина. Ты позвала на помощь, я пришел».

— Я никого не звала. Уйди.

«Позвало то, что досталось тебе от матери. Наследство. Ты не такая, как все, ты лучше, выше, ты больше не можешь среди людей. Ты должна вернуться. Мы поможем тебе. Ты должна пойти навстречу…»

И снова возникло странное ощущение, что он говорит чужими словами, уже слышанными, обращенными недавно к нему самому. Он напряг волю и воспротивился насилию, и попробовал сказать что-нибудь свое, простое и не пугающее. И тут же шум и клекот, похожий на радиопомехи, ворвался в него и разорвал приготовленные слова на клочки слогов и звуков. Прозрачное лицо заколебалось, потеряло резкость, и сквозь размытое пятно снова проступило прежнее — молодое и прекрасное.

— Я устала, — сказала девушка. — Уйди. Оставь меня м покое.

Он говорил, она не слушала, но не могла не слышать, потому что слова не звучали в воздухе, а появлялись из ничего, внутри головы, как собственные навязчивые мысли.

Она не могла не слышать, он не мог не говорить, и тем, что оставалось в нем от Веселова, он осознал простую и жестокую истину: оба они подневольные, он — орудие насилия, она — возможная жертва. И даже более — она еще обладала свободой выбора, ее приходилось убаюкивать, уговаривать, устрашать. А он был подобен магнитофону, нет, более сложному аппарату, но не все ли равно, если свободная воля становилась иллюзорной, унизительной, как речь по бумажке, исписанной кем-то другим…

Он еще раз попытался взбунтоваться, хотя бы замолчать, но у него опять ничего не получилось. Его маленькое и беззащитное «я» было туго спеленуто чуждой, безликой нолей, и он даже не мог точно определить то место в пространстве, где находится он сам. Часть его собственного «я» была нераздельно слита с телом и памятью девушки, гак казалось; на самом деле плотная пелена не впускала его в глубину, и он ощущал это как неполноту своего вторжения. Но он был и этим туманным пятном, повисшим посреди комнаты, как шаровая молния, принимающим очертания незнакомых ему людей. И в то же время проступало постепенное странное ощущение, что находится далеко отсюда и наблюдает все это отрешенным взглядом зрителя…

Он говорил, она молчала, отрешенно глядя в угол комнаты, словно пыталась вспомнить что-то забытое. Ему было жаль ее частью своей бесплотной души, сохранившей способность любить и страдать чужой болью, но поделать ничего не мог.

154