Двойная бездна - Страница 57

— Гипс достанешь?

— Достану.

— Ладненько. Давай адрес, завтра приду.

Чумаков молча написал адрес и вдобавок нарисовал схему, как лучше проехать и как найти дом.

— Не связывайся с ним, — предупредил Чумакова хозяин. — Он пьяница и бездельник, к тому же наглый до предела. Ты его в дверь, а он в окно.

— Вот я и освобожу вас от него, — усмехнулся Чумаков. — У меня окна широкие.

— Да он же тебе на шею сядет! — возмутился хозяин. — Ты ведь добренький, не скинешь.

— Не добренький, а добрый, — поправил Чумаков. — У меня шея крепкая, ты за нее не беспокойся.

— Эх, Вася, — вздохнул хозяин, жалея, — и охота тебе с такими валандаться? Прекрасный-хирург, уважаемый человек, а ни семьи, ни заботы о будущем. Думаешь, если попадешь в беду, такие вот спасут? Разбегутся, как крысы, кто куда. А тебе и стакан воды подать будет некому. Женился бы лучше.

— Ради стакана воды в старости? — съязвил Чумаков. — Не слишком ли дорогая цена?

— Странный ты человек, не то женолюб, не то женоненавистник.

— А это одно и то же, — сказал Чумаков, посмеиваясь. — Я люблю женщин и жалею их, но почему я должен предпочитать какую-то одну всем остальным? Это нечестно.

Хозяин покосился на свою жену, хмыкнул и подмигнул Чумакову. Сеня поднялся, шатаясь. Неизвестно, слышал ли он этот разговор. Пошарив в своей затрепанной сумке, он вытащил большую фанерную коробку и, подойдя к хозяину, односложно спросил:

— Где?

Хозяин дома оставил сигарету, засуетился, оглядывая стены и, выйдя в прихожую, крикнул оттуда:

— Здесь!

Сеня направился туда, и Чумаков услышал еще один вопрос:

— Что?

— Нас, — так же коротко ответил хозяин, но потом уточнил: — Меня, жену и дочь.

— Фон? — спросил Сеня.

— Э-э, цветущий луг.

— Потянет. Тогда еще два дня. За сложность.

— Не наглей! — возмутился хозяин.

— Тогда тюремная камера. Бесплатно.

Хозяин ничего не ответил, но, должно быть, состроил гримасу или показал кукиш, потому что Сеня сказал, позевывая:

— Еще бы. Там неуютно.

— Ладно, — нехотя сказал хозяин, вернулся из прихожей и, подойдя к Чумакову, сказал:

— Ну вот, придется его кормить и поить еще четыре дня. Такая уж у него такса, деньгами не берет. Зато рисует! Не видел, какую он картину нарисовал на стене у Иванцовых? Теперь и у меня будет не хуже. Понимаешь, семейный портрет на фоне цветущего луга! Закачаешься!

— Да что он тебя объест, что ли? — брезгливо спросил Чумаков. — Он же честно зарабатывает.

— Да, понимаешь, — смутился хозяин, — больно много хлопот с ним. Того и гляди что-нибудь стащит и пропьет.

Чумаков с сожалением покачал головой и несколько охладел к хозяину дома.

А Сеня брал из большой коробки разноцветные палочки французской пастели и, обозначив на белой стене рамку, начал набрасывать контуры. Чумаков молча постоял у него за спиной, но почувствовав, что посторонний зритель неприятен Сене, не стал дожидаться грубости и сказал только:

— Ты приходи. Можешь без мелков.

Сеня не ответил, шуршали мелки, цветная пыль сыпалась на пол, известковая белизна превращалась в людей и траву.

На другой день, под вечер, Сеня пришел к Чумакову, молча скинул свою большую сумку на пол, не дожидаясь приглашения, разделся и прошел в комнату.

В то время у Чумакова жила волевая женщина по имени Зина, вознамерившая женить его на себе и непримиримая ко всем посторонним. То, что она опасалась других женщин, было естественно, но и друзья Чумакова вызывали у нее неудержимую ревность. Быть может, она боялась дурного влияния или просто из-за врожденной жадности не желала делиться ни с кем, но Сеню сразу же встретила в штыки. По-хозяйски расположившись в кресле с бесконечным вязанием, Зина враждебно покосилась на него, пока Сеня, лениво бросая полусонные реплики, беседовал о том, о сем. Чумакову был интересен новый человек, тем более — художник.

— Зин, — сказал Чумаков, — накорми гостя.

Зина состроила брезгливую гримасу, но на кухню пошла. И пока она нарочито громко гремела стаканами и стучала ножами, Чумаков успел выяснить ряд подробностей о Сене. Как он и предполагал, Сеня был одинок, жить ему было негде, и он ночевал в мастерской приятеля, тоже художника, только признанного, а до этого были у Сени жена, тесть и теща, с которыми он не ужился, и, скидав в сумку мелки и краски, ушел из дома. Возвращаться к матери в деревню он не собирался, потому что там он никому не нужен, впрочем, здесь тоже. Но все-таки город, возможность общения, шансы заработать и, самое главное, обилие незнакомых людей, не мешающих жить ему так, как он хочет. Как ни странно, но людское равнодушие к себе Сеня ставил довольно высоко, по крайней мере — на словах, но Чумаков легко разглядел, что все это — бравада, а на самом деле художник раним, честолюбив, обидчив и, кроме того, всерьез считает себя если не гением, то на голову выше всех прочих холстомарателей.

Остальное Чумаков дослушал уже на кухне, где, разливая по стаканам припасенную водку, постепенно узнал, что у Сени одна рубашка, а вторую он заводить и не собирается, исходя из принципа: «Зачем мне две рубашки, если у меня одно тело», что он в совершенстве владеет каратэ, тремя языками, в том числе японским, сочиняет песни и поет их не хуже Окуджавы, что он открыл новое направление в искусстве и закрывать его не собирается, пока весь мир не склонит покаянной головы перед ним. Достоинства Сени росли соответственно количеству выпитой водки, и, по правде говоря, Чумаков, сразу понявший что к чему, заскучал и заскорбел душой, ибо хвастунов не любил, хотя и признавал за ними изощренность фантазии и неодолимое стремление к самоутверждению.