Двойная бездна - Страница 140

140

— Я поклялся отомстить за отца, — мрачно сказал гость. — Возможно, вы ничего и не знаете. Но вашего отца и должен найти.

— Вендетта, что ли? Коли так, то придется мстить мне.

— Сын за отца не ответчик. Была в ходу такая формула… Но я-то все равно отвечал! И мама моя отвечала. Она поехала за отцом на Север. Там я родился. Там умерла мама. И отец…

— Мой не был там. Вы ничего не путаете?

— Ну нет! Год назад отец умер и завещал мне найти человека, сгубившего его лучшие годы. Ошибки быть не может. Все сходится: имя, отчество, фамилия, год рождения. Наш отец и был рыбником!

— Моряком он был. Радистом. Но рыбу-то ловил, точно.

— Да перестаньте вы ерничать! — не выдержал гость, поднимаясь. — Я вам о серьезных вещах, а вы!..

— Меня зовут Володя, — умиротворяюще сказал Веселов. — Мне очень тяжело не шутить. Я так задуман. Не обижайтесь.

— Алексей, — буркнул гость и присел в такой напряженной позе, что в любой момент можно было ожидать новой вспышки.

— Мы, кажется, ровесники, Алексей. Давай на «ты». И давай-ка спокойнее разберемся, что к чему. Без аллегорий.

Он принес чай и разлил по чашкам, и поставил варенье, и пообещал, что вот-вот придет жена и накормит их по-настоящему. Ну, и дождался, в конце концов, относительно связного рассказа.

Выходило так, что отец Алеши — Михаил Васильев, когда-то был дружен с отцом Володи Веселова. Даже более того — они воевали вместе, на одном и том же эсминце. Да, Северный флот, Мурманск, Архангельск, ночные бомбежки, немецкие подводные лодки…

Больших подробностей Алеша и сам не знал, его отец был не очень-то щедр на воспоминания. И эту историю рассказал сыну за несколько дней до смерти, между вторым и третьим инфарктами. И кто знает, что в ней реально, и что вымышлено, или просто истолковано превратно, кто знает…

Но получалось так, что в октябре сорок четвертого года в составе морской пехоты они высадились возле Петсамо и уже посуху с боями дошли до поселка Никель, на границе с Норвегией. Было это 22 октября, молодые, лихие, зажав зубами ленточки бескозырок и все же умудряясь кричать «Ура!», они бежали последние метры короткой улочки, круто уходящей в скалы. Васильев споткнулся, упал, увлекая за собой Веселова, и в то мгновение, когда они, помогая друг другу, готовились вскочить, он услышал вой летящего снаряда на той самой ноте, что предвещала прямое попадание. Он хорошо помнит растянутую, густую секунду, когда они замерли, вжавшись в землю, и кто знает, о чем думал Веселов, но сам Васильев не надеялся даже на чудо.

А потом — бесшумный, ослепительный, резанувший болью разрыв, краткое ощущение полета в никуда, провала, падения, распада, и — почти без перехода покой, темнота, звук падающих капель…

Васильев ничего не помнил об этом промежутке почти до самой смерти, и лишь в последние дни из глубины, из небытия всплыли не то свои, не то чужие воспоминания, отрывочные, яркие, раскрывшие ему суть той давней истории, решившей его судьбу.

А тогда было так: он очнулся в темном подвале, с недоверием убедился, что жив и даже более того — не ранен, сел, ощупал сырой пол вокруг себя и наткнулся на лежащего человека. Это был Веселов. Без сознания, но дышал он ровно, сердце билось, серьезных ран, кажется, не было. Васильев оставил его и стал искать выход из подвала, чиркая зажигалкой. Выход был, хотя и заваленный обломками. Он расчистил его, был день, светило неяркое солнце, по незнакомой улице шли моряки, наши, советские. Он устал, кружилась голова, его заметили. «Не ранен, браток?» — спросил кто-то. «Нет, — покачал он головой, — там дружок лежит, помогите». Веселов не приходил в себя, на попутной машине его отвезли в медпункт. «Контузия, — сказал усталый доктор. — Может, вытянет. Где это вас зацепило?» — «Снаряд рядом взорвался, — ответил Васильев. Взяли все-таки Никель?» — «Три дня назад взяли, — не понял доктор. — По Норвегии топаем». — «Так это не Никель?» — удивился Васильев. «Киркенес это, Норвегия. Тебя что, тоже контузило?» — «Какое сегодня число?» — Двадцать пятое октября… Ну-ка, дай тебя осмотрю…» — «Я ничего не помню, — честно сказал тогда Васильев. — Где же мы были три дня? И как оказались здесь?» — «Сорок километров. Да еще каких!..» — вздохнул доктор и тихим голосом посоветовал помалкивать. Или придумать что-нибудь на худой конец. «Не поймут в особом отделе… Ты же совершенно здоров. И дружок тебе не советчик».

Васильеву нечего было скрывать, он был молод, честен, свято верил в справедливость, считал, что и биография, и репутация у него безупречные и, кроме того, решил, что их подобрали свои ребята, привезли сюда и оставили в подвале на окраине города… Он долго искал своих, казалось, что сейчас ему все расскажут, обнимут, недоразумение разъяснится, и лишь бы друг остался в живых, а нее остальное — ерунда.

Да, он нашел своих. Но никто не смог объяснить, что же случилось с ним. Потому что Геннадий Веселов все эти дни был с ними. Он тоже не знал, куда делся друг и рассказывал лишь, что потерял его из виду в бою на окраине Никеля. Его, Васильева, уже считали без вести пропавшим, сияли с довольствия и только непрерывные бои помешали послать матери скорбное извещение.

«Нас же контузило вместе! — возмущался Васильев. — И очнулся я рядом с ним. Он-то как попал в подвал?» — «Этого мы не знаем, Миша, — говорили ему и отводили взгляд. — Генка был с нами при наступлении. Потом, да, потерялся. А как попал с тобой в одну компанию — не знаем. Уж не обижайся…»

Да, было бы лучше, если б он успел придумать хоть относительно достоверную историю, но он стоял на своем, и рано или поздно ему пришлось давать показания в особом отделе. Он быстро запутался в каверзных вопросах, вспылил в ответ на язвительные намеки особиста и дождался уже не намеков, а прямых обвинений в предательстве и дезертирстве.

140