Двойная бездна - Страница 144

144

Нет, он не думал обо всем этом, затаившись в дупле на мягкой меховой подстилке, сжимая в сумеречном сне долгие часы ночи, лишь краешек его слепой памяти высвечивался отраженным светом, идущим издалека, за тысячу километров от дремлющей двуглавой птицы, бесконечно одинокой, не имеющей даже имени в людских языках…

Веселов проспал до трёх часов дня. И, как всегда, ему стало жаль убитого сном времени. Не говоря уж о том, что все равно придется расплачиваться ночной бессонницей за эти мертвые часы покоя. Противоречие было постоянным: желание заснуть в момент принятия решений и покаянные уколы совести после пробуждения.

Но ничего не поделаешь, рано или поздно приходилось смирять неукротимую лень, засучивать рукава и расчищать завалы. Похоже, что вот-вот придется делать это, чтобы не дать себя похоронить под лавиной. Или нет, более точно — под грязевым потоком.

Он и проснулся с ощущением липкой грязи на душе. Стыд не жег, не слепил, но обволакивал плотно, липко, беспросветно. Бесчестье отца, пусть лишь предполагаемое, задевало его и на него пролилась эта грязь…

Он пошел в ванную, щедро вспенил воду шампунем, скорбно взошел в розовую пену.

Через полчаса, лежа в незаметно остывающей воде, он начал размышлять более серьезно и последовательно. Тщательно восстановил в памяти рассказ Алеши, разложил его по полочкам и пришел к выводу, что, во-первых, он еще способен соображать, и во-вторых — невиновность отца будет очевидной, если ввести поправку на нечто неизвестное, действующее по своим непонятным законам и оттого неподсудное.

Кто-то или что-то перенесло Геннадия Веселова и Васильева за много километров от неминуемой гибели. Значит, никто не виноват, кроме этого, неизвестного чего-то. Отец оказывается в обществе людей, говорящих по-немецки (или на схожем языке…). Но никто из них не причиняет вреда Васильеву. Потом отец возвращается к своим, здесь скорее всего снова вмешивается неизвестное что-то. Потом все просто: Васильев проспал три дня (!), его разыскал отец и в это время в дом угодил снаряд. Отец был контужен, скитался по госпиталям и уже ничего не смог ни изменить, ни объяснить.

Из всего этого вытекало следующее: Геннадий Веселов должен быть причастен к этому неизвестному, или более того — сам был его источником. То есть, умел переноситься в пространстве, знал хорошо об этом, но не рассказывал даже близким друзьям…

— В пространстве! — молча воскликнул Веселов, выплескивая холодную пену на пол. — Вот оно что! В минуту опасности, когда грозит гибель, он переносится в пространстве! Он ушел из дома, потому что возвращаться было нельзя. Неужели все эти годы он так и жил? Но что может грозить ему?.. «Будем играть в догоняшки», — сказал он тогда. Кому? С кем он играет в эти странные игры? Ради чего бросил друга, семью? Кто напал на него этим летом?

Он добросовестно перечислил в уме все напасти и несчастья, которые могли преследовать человека, их было слишком много, чтобы выбрать одно. Вскоре он запутался и понял, что исчерпался, стал блуждать по кругу и ничего более умного в голову уже не придет.

Впрочем, одевшись, сидя на кухне и прихлебывая чай, он нечаянно набрел на простую мысль и удивился, отчего она от него до сих пор ускользала. Если он сам, Володя Веселов, наделен врожденным даром расщеплять сознание и вселяться в тела животных, то и его отец может обладать странной способностью переноситься в пространстве…

Будучи врачом, Веселов веровал в генетику более свято, чем в воспитание, и был убежден, что талант может передаться только по наследству, ибо ничто из ниоткуда не возникает, лишь таится скрыто до поры или проявляется многолико и неузнаваемо.

Его собственный дар казался сросшимся с ним самим, простым и естественным, как черты лица, походка, голос — псе то, что выделяет человека из человечества — и ничем больше. От него не было ни пользы ни вреда, никому, в том числе и самому Веселову. Он привык к этим перевоплощениям и не искал в них ни философского смысла, ни тайны.

Тайны были вне его, а слитое с ним воедино не пугало и не удивляло. Но все же, все же…

10

Через три дня позвонил Алеша. Веселов дежурил, шла операция, он мог отлучиться лишь на короткое время и попросил говорить по существу, когда Алеша прокричал в трубку заветный клич своего героя: «Время звенеть бокалами!» В другое время Веселов раскрутил бы эти слова на длинную шутку, но только не сейчас. Алеша обиделся на сухость тона и так же сухо сказал после паузы: «Я нашел свидетеля». — «Обвинения или защиты?» — все же не удержался Веселов. «Обвинения! — воскликнул Алеша. — Жди меня завтра!»

Наутро, отчитавшись на планерке, перебросившись парой фраз с Оленевым, привычно невыспавшийся и небритый, оставив забрызганный кровью халат в гардеробе, Веселов поехал домой. Он ни о чем особенном не думал в эти долгие минуты, не ломал голову предположениями и готов был принять любое.

Что Веселов по лености своей не сумел сделать за всю жизнь, Алеша проделал за короткий срок. Пепел отца слишком сильно стучал в его сердце. Он разыскал бывших соседей Веселовых по давнему пятьдесят четвертому году, точнее, соседку, уже пожилую женщину, но как многие в ее возрасте, более явственно помнящую события молодости, нежели прошедшей недели.

Анна Тимофеевна, ныне пенсионерка, женщина любознательная к подробностям чужого быта, хорошо запомнила дни перед переездом в новый дом, а уж о бывших соседях могла написать по пухлому роману. Нет, Володя ее не вспомнил, слишком далека была дистанция вез времени, но она точно описала семью Веселовых, включая четырехлетнего шалопая Вовочку и даже рассказала о кое-каких проказах его. Веселов с печальной усмешкой признал — да, это его стиль. Мать Веселова она описала замкнутой, неразговорчивой женщиной, избегающей соседской болтовни, и это было правдой. Но вот отец в рассказе соседки был немного не таким, каким сочинил его для себя Володя. Он просто был разным. То веселым, общительным, играющим на гитаре, сочиняющим на ходу забавные стишки, то угрюмым, раздраженным, не отвечающим на приветливое «здрасьте» и надвигающим козырек кепки до бровей.

144