Двойная бездна - Страница 72

— И долго он у тебя пробыл?

— Минут двадцать, пока Петя не выкинул. Да разве дело в этом? Кое-какие факты он знает точно, а их истолкование уже из области фантастики.

— А это и есть самое опасное.

— Да брось ты! Кто поверит такой ерунде!

— Умный ты, Вася, а все дурак. Профессор рассчитал правильно. Тебе придется доказывать ложность каждого утверждения. Скорее всего ты это сделаешь, но с каким трудом? Ну, поседеешь пуще прежнего, ну, заработаешь легки» инфаркт, ну, помрешь от инсульта, пустяки… А информация все-таки истекла, хоть тоненькой струйкой, но… Микрофонов в квартире не находил? Внутренняя оппозиция в доме есть?

— Ты что, издеваешься? Слава богу, без тещи живу.

— Ну да, Чумаков и чумаковщина. «Прийдите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы…» Видно, христианство у тебя в крови, Вася, устроил дома Ноев ковчег, как будто потоп на дворе, а для чего?

— Они все нуждаются во мне, — с достоинством сказал Чумаков, — а я в них. Уж не предлагаешь ли ты мне жениться и «жить, как люди»?

— Все, что я говорил тебе, ты все равно понял по-своему. Свобода может быть только внутри человека, а ты ищешь ее снаружи. По твоей теории получается так, что я закрепощен. Ну да, у меня жена, штамп в паспорте, дочь в школе двойки получает, теща из соседнего дома в бинокль смотрит. Женские капризы, детские болезни, бабьи сплетни — весь набор семейного счастья.

— Ну и как? — ехидно спросил Чумаков, выбирая яблоки из компота. — Живешь полной жизнью? Счастлив?

— А ты? — в свою очередь спросил Оленев. — Если ты полагаешь, что женщина в доме — к несчастью, то для чего привел Ольгу?

— Она обратилась за помощью, я помог.

— Это ты называешь помощью? Ты считаешь, что лучше жить среди чужих людей в тесной квартире, чем с родной теткой? Да и жить ей осталось…

— Ты пойми правильно: вот женщина, она знает, что скоро должна умереть, а ей не дают покоя, не могут и не хотят дать хоть немного радости напоследок, надежды, чувства полноты жизни…

— А ты можешь? — перебил Оленев. — А те, кто живут с тобой, разделяют твои взгляды?

— Мне кажется, что мог, — скис Чумаков, — а теперь и сам не знаю. Она написала письмо, не решилась сказать вслух. Она уезжает сегодня, а может, уже уехала.

— Куда?

— Не знаю. Благодарит за все, просит не винить, что оставляет меня одного. Смешно и грустно… Я никогда не бываю один.

— Что-то ты запутался, Вася, нелогично рассуждаешь.

Оленев насмешливо смотрел на Чумакова, и тот в который раз ощутил силу и спокойствие этого человека. И ему, как всегда, захотелось довериться Оленеву, попросить совета, поплакаться в мятый белый халат; он понял, что в самом деле давно запутался в жизни и не видит выхода ни в своих теориях, ежедневно разрушаемых, ни в работе, не приносящей радости, ни в самом себе, должно быть, слабом и неумелом. Ему всегда не хватало друга, он полагал, что только мужчина может быть до конца бескорыстным и честным, ибо женщине мешает обостренное чувство собственности. Чумакова уязвляло, что Оленев, более молодой, чем он, и меньше побитый жизнью, все же крепче стоит на ногах, и не так-то просто сбить его с избранного пути. Он понимал, что все равно почти ничему нельзя научиться у другого, у каждого свой путь, свои трудности, своя боль, которую не переложишь на чужие плечи.

— Какая уж тут логика, — вздохнул Чумаков. — Я давно перестал понимать, что делается вокруг меня. Выбился из фазы.

— Расскажи подробнее, — почти потребовал Оленев. — Почему все-таки Она ушла от тебя?

— Не от меня, а из моего дома, — поморщившись, поправил Чумаков. — Есть оттенок. Наверное, не сумел.

— Говори яснее. Что ты не сумел?

— Струсил я, — сказал Чумаков, мучаясь от унижения. — Она хотела родить ребенка перед смертью. А я решил, что это ни к чему.

— Ясно. Один бы ты его не вырастил. Пришлось бы обращаться к женской помощи, а для тебя это горше смерти.

— Где-то так. Не совсем, конечно, точно. Я бы сам вырастил. Сирота есть сирота, что хорошего…

— Эх, Вася, Вася, — покачал головой Оленев. — Испугался. Пеленки, соски, молочная кухня, ангины, ушибы, стирка, шлепки. Суета, да? А вот ты состаришься и умрешь, а что после себя оставишь? Свою никому не нужную теорию? Тебе самому от нее тошно, а другим каково? Может, и в самом деле все твои слова лишь прикрытие трусости и эгоизма?

— Что же, я, по-твоему, живу только для себя? Или я паразитирую на ком-нибудь? Я ни рубля не накопил с тех пор, как живу без семьи. Все отдаю другим: время, силы, покой. Ты думаешь, мне не лучше было бы жить одному? А что, никаких забот, белье в прачечную, еда в столовой, пыль протер, сел у телевизора, почитал газету, погулял в лесу. Ни от кого не завишу, жильем обеспечен, зарабатываю неплохо, лишних вещей не надо, чем не жизнь? В отпуск съездил на юг, развлекся, покутил, вольный человек. Могу завести любовницу, могу собаку купить, могу напиться, когда захочу, ни перед кем ответ держать не надо. Что же, по-твоему, я так и живу? Я был эгоистом, когда был женат. Посуди сам: семья живет относительно замкнуто, есть и слово такое — семейный бюджет, все в общую копилку, чужому так просто не дадут, разве что в долг. Как женятся, сразу же начинают копить, вкалывают до чертиков, экономят на спичках, накопили — мебель купили, машину, одежду и прочее барахло. Сначала, чтобы все было не хуже, чем у других, а потом — чтобы лучше. И вот все копят, растят своих детей, радуются своему благополучию, а что делают соседи по площадке, не знают и знать не хотят.

— Тьфу на тебя! — улыбнулся Оленев. — Эвон, загнул, батенька. Замахнулся на извечные моральные ценности. Разрушитель! Кулаки еще не отбил? Ну да, семья — это явление социальное, а моногамия рождена частной собственностью и эгоизмом. Как же, не хочется делиться своей женой, жалко ведь, а вдруг другой окажется лучше? Раз, и закрепил законом — никуда, миленькая, не денешься. А сейчас как будто, по-твоему, и делить нечего, а все равно жалко. К чему бы это?